Всклокочена и остальная толчея. Медлит, мнется, мается, мурлычет матерное. Это, видать, потому, что на кассовом станке снова орудует та таджичка, из новеньких. Запинается она несказанно, не знает ни аза, ни бельмеса — отсюда заминки.
Двадцать три в «Двадцати четырех». Все погибшее!
Очередь опрокинулась, утекла, схлынула наполовину из продуктовой залы. Победно марширую мимо бутылочных снарядов разной категории убийственности, брошенных на прифронтовом поле полок со жвачкой. Дохожу до кассы. Натурально: в операторах заседает душанбинский клон Элизы Дулиттл. Чуть ли не по слогам вымаливаю у нее мальборо, десяток пачек.
Недавно запарился, пытался научить лохушку обобщению «блок сигарет», но моей муштрой она не прониклась категорически. Благо смекает, что такое мальборы и цифири — интернациональные феномены, ясные вне гнусавых ремарок переводчика-синхрониста.
Наперекор основной массовке покупателей, регулярно повизгивающей «Администратора!», я на таджичку зла стараюсь не держать. Пустое. Окрики, а то и тумаки лишь контузят бедолагу. Вострый миндаль ее глаз стекленеет, вместо искомых заискивания и покладистости отражая шоковое, штилевое отупение, отшлифованное от распоследнего гребня мозговой волны. Эй, кто-нибудь, поставьте на саундтрек «Easy To Be Hard» Шэрон Редд, а?
Поклонники транснациональных слащавостей упиваются медовыми идеями про адаптацию мигранта. Буквари с чистописанием. Пошив дебютного рушника, об нем же сочинение в двести слов. Хоровая декламация «Россия, священная наша держава» под сенью тренировочной березки из акрила.
Мне эти приторные ласки представляются крайностью того же рода, что и тумаки. Я бы даже определил, что мы говорим о двух фарсовых сторонах одной фальшивой монеты, которую пора изъять из оборота.
Общественники зачем-то норовят перевоспитать пришельца в гражданина. Когда усилия туземных педагогов оказываются тщетными, чужого наделяют статусом врага гражданских. Гении ассимиляции вкупе с протекторами расовой верности рисуют себе гастера то приплюсованного, то приплюснутого. Возвышают его и низвергают, не озаботившись оригинальным чертежом.
А вгляделись бы в него, откинув романтические бреды, так мигом бы вскрылось, что пришелец никакой им не чужой. Он хищник. Уронен на головы аборигенов с элементарной миссией. Охотиться. Добывать пропитание.
Фантастический голод вынуждает земного предатора мчать чрез полмира за четвертью бургера. Отколупни лак спецэффекта, и кинокартинка ужасов о нашествии кровожадной космической твари предстанет удручающим зрелищем кругосветных мытарств мигранта, движимого многосерийным желудочным спазмом.
Дайте ему букварь, и он сожрет его страница за страницей.
Дайте ему березку из акрила, и, разделавшись с листвой, он покусает ей весь ствол.
Теперь подойдите к пришельцу сами. Вы тоже для него еда, потенция к ее возникновению.
Не надо вязкого трёпа о тюнингованных приорах и свадебной пальбе. Это рубрика «О высоком», это культурка инородцев, чьи стебли (сорняковые, по мысли аборигена) сколько ни рви, а они все равно отрастают наново, мешая шастать. Логичней смотреть в корень проблемы, в низину, в живот социума. Погрузимся в неугомонное бурчание и несносные миазмы рыночных площадей.
Только там, где происходит обмен веществ, местные и мигранты действительно варятся в одном соку. Вступают в социальную интеракцию, ибо сосредоточены на общих ценностях — пищевых.
Подобострастно воркуя «уважаемый», азер вручает тебе, хлюпику в шелковой курточке по-над цветастой маечкой, декалитр арбуза. В иной, не рыночной локации, чернявый ксеноморф мог бы без излишних книксенов провернуть в твоей печени хлебный нож, каким он нынче препарирует бахчевые. Выкорчевать из бумажника налик. Проверить, не нацарапан ли пин-код на заднице кредитки. Засим улепетать. Ты это знаешь. Азер это знает. Лишь на рынке, вы ведете себя как заправские союзники, дружно конвертируете купюру в товар и наоборот.
Отметив низкий уровень интеллектуального развития хищника, люди ошибочно угадывают в нем подобие ребенка. Хотят контролировать его, применяя воспитательные ласки и тумаки. Оставьте их для собственных детенышей, которым жить в этой стране. Мигранты приехали не жить, жевать. Они здесь по экономическому поводу. Их кочевые, сборно-разборные палатки донельзя напоминают космические корабли, готовые сняться с прикола, едва продажи пойдут на спад. Их рынки, продукт стыковки пилотируемых ярмарочных аппаратов «Шаурма» и «Шаверма», образуют собой международные коммерческие станции, эмкаэсы, витающие по орбите спроса.
В Москве неделю шмонают базары под эгидой санации оных от нелегала. Часть из них, вероятно, прекратит существование вовсе. Как «Матвеевский», где пришельцы напрыгнули на копов. И правильно сделали. Нечего было полисменам домогаться до продавцов, прерывать их ярмарочные бизнесы. Когда хищник не торгует, он атакует. Потеряв ум от голода, ввяжется в любую авантюру, сулящую съестное.
Вон, спустя несколько дней после матвеевского ристалища в сотрудников правоохранительных органов вцепился чумной азер. Не арбузный, не с хлебным ножиком, а вполне состоятельный вроде, на бричке «Мерседес». Что я вам говорил? Этим джихадистам, сволочи ненасытной, хоть джет бизнес-класса пригони, а они, его оседлавши, продолжат держать себя в разнузданной манере скакунов эпохи Золотой Орды.
Уничтожать рынки — значит демонтировать механизм, вовлекаюший полчища мигрантов в относительно мирные взаимоотношения с местным населением. Из разбитых клеток по городским тротуарам сыпятся надтреснутые бахчевые. За ними, потирая пробоины в черепах, хромают хищники — на охоту.
Нет, а вы чего ожидали от т.н. «декриминализации» базарных зоопарков? Как и было обещано, смуглые типчики рассосались. Точно сумерки, обволокли закоулки. После полуночи они, слившись с фоновым мороком, по-деликатному незаметны. Оглянуться не успеешь, как отороченная мехом лапка уже обшарила твои карманы.
Достойным монументом потешному погрому рыночных площадей надо почитать купол мигрантского шапито, разверзшийся на северо-востоке столицы. Для него, говорят, взаправду изловили стайку нелокализованных лоточников из Вьетнама, Египта, Марокко, Сирии. Таджики не упоминаются, оно и понятно: шибко банальны, не красят уникальную экспозицию трофейных инородцев.
Я, честное слово, не смеюсь над проходящим в городе стихийным националистическим карнавалом. Он штука важная. Распахни его обольстительную обертку, и вывалится гнусное, какие-то будто бы нарочно спланированные рейдерские захваты, ждавшие удобного предлога исполниться. Не разворачиваю nazi-фантик, не разворачиваю!
Не моего скудоумия это дело расписывать, кто, кому и за сколько будет перепродавать лакомую землю, которая покрывается сейчас запчастями побитых пришельцев и порушенных палаток. Однако и вне добавочной оптики вестимо, что на месте снесенных рынков может выстроиться только ТРЦ.
В постлужковской Москве, люто взбеленившейся на мелкопорядное предпринимательство в лице киоска и ларька, озвученную метаморфозу галантно именуют переходом к цивилизованной торговле с сопутствующим укрупнением бизнеса. Насчет габаритов вопросов не имею. Ржавый сарай без корней не ровня стеклобетонному моллу или пусть бы даже сетевой продуктовой лавке. Я сомневаюсь в превосходстве цивилизованности.
Скажем, азер из ноубрендовой палатки «Фрукты» на углу ни разу не толкнул мне лежалого товара. Тогда как в супермаркете через дорогу бананы зреют дочерна, плесневеют рваные раны груш, над помирающими от обширных гематом яблоками кружат мухи. Мечтаю, чтобы дирекция этого пищевого хосписа завела стервятников — аховый получится рекламный ход.
А продавцы? И там, и там заправляют пришельцы. Курлыкая «уважаемый», азер спешно пакует мой заказ, бегает туда-сюда, топочет, сотрясает хлипкий закуток палатки. В такие моменты кажется, будто коммерческий болид натурально способен воспарить и унестись за пределы Солнечной системы. Едва ли я горю желанием, отказаться от него в пользу таджикской кассирши из «Продуктов 24», с остекленевшим взглядом отсчитывающей мне десять пачек мальборо.
Цивилизованная торговля, ха. Если и присутствует в погромах базарных зоопарков ингредиент националистской политики, то он сводится к очередной наивной и напрасной попытке окультурить хищника. Местные гонят инертного пришельца тумаками из кочевой, сборно-разборной палатки в статичный торговый дом, якобы должный привить ему чувство оседлости.
Снова, то есть, подсовывают буквари с березками, которые мигрант, движимый желудочным спазмом, прожует вместо того, чтобы с ними уживаться. Мой скромный опыт подсказывает, что мы не дождемся ни искомого заискивания, ни покладистой декламации «Россия, священная наша держава». Скорее вы, аборигены, запоете красивую, хотя и грустную народную песню «Двадцать три в «Двадцати четырех» — русский «Easy To Be Hard», состоящий сплошь из повизгиваний «Администратора!», утлого кряканья в том духе, что «все погибшее», и панического клацанья водочными склянками в корзинке.
